Две строчки, которые вонзились, вошли в меня навсегда...

Ниже мы приводим статью Анатолия Михайловича Нестерова, поэта, журналиста, филолога и члена Союза писателей России. Он родился в 1942 году в Караганде.  Окончил Воронежский государственный университет. Является автором поэтических сборников "Высокое небо", "Капля времени", "Прощание со снегом", "Дни и годы". 

В 2012 году на сороколетие смерти поэта-философа Алексея Прасолова опубликовал воспоминания.

БОЛЬ НАШЕЙ ПОЭЗИИ

1930-1972

    Алексей Тимофеевич ПРÁСОЛОВ… Хочу сразу же во имя Истины оговориться: к сожалению, я не могу, точнее, не имею морального права считать себя близким другом поэта. Неоднократно мы с ним встречались, были хорошо знакомы. Являясь поклонником стихов Алексея Прасолова, на мой взгляд, одного из крупнейших лириков нашего времени, считаю своим долгом рассказать о наших встречах: в творческом и жизненном пути большого художника важно всё.

    …Осенью 1965 года в кафе «Россиянка», что находилось в центре Воронежа, состоялся вечер встречи с местными поэтами. Недалеко от нас, за отдельным столиком, сидели поэты. Виктора Полякова и Павла Мелехина я знал в лицо, а вот сидящего с ними третьего – взгляд сумрачный – видел впервые.

    Что читал Поляков, совершенно не помню. Талантливый Павел Мелехин рассыпал звонкие строчки:

«Дуралей я, дуралей / 

С петушиным гонором. /Убежал я от полей, / Прописался в городе».

   
И вот слово дают Алексею Прасолову. Небольшого роста, смотрит исподлобья, лысый, он начинает читать. Читал Прасолов как-то отрешенно, создавалось впечатление, что слушатели для него не существовали. Кончив выступление, он, не глядя ни на кого, сел за стол.

Я унес с собой две строчки, которые вонзились, вошли в меня навсегда. Под этими строчками, уверен, с удовольствием подписался бы любой классик:

Душа, прозрей же в мирозданье,

Чтоб не ослепнуть на земле.

   
Вскоре в Воронеже вышел первый сборник Алексея Прасолова «День и ночь». Купив его, я первым делом стал искать стихотворение, которое кончалось строчками, так поразившими меня.

Здесь – в русском дождике осеннем

Проселки, рощи, города.

А там – пронзительным прозреньем

Явилась в линзах сверхзвезда.

Это начало.

А кончалось оно так:

Что в споре? Истины приметы?

Столетья временный недуг?

Иль вечное,  как ход планеты,

Движенье, замкнутое в круг?

В разладе тягостном и давнем

Скрестились руки на руле…

Душа, прозрей же в мирозданье,

Чтоб не ослепнуть на земле.

    В то время я жил в студенческом общежитии, в комнате с товарищем по факультету Владимиром Сарычевым. Володя был на курс старше меня, учился только на «отлично» и очень серьезно занимался литературоведением. Он только что закончил курсовую работу с броским названием: «Мирозданье Алексея Прасолова».

    С пафосом, хорошо поставленным голосом он читал мне выдержки из своей работы. Помнится, как он восторгался стихотворением Прасолова о лошади и мирозданье. – Ты только послушай, какая глубина, какие строчки. И декламировал:

Мирозданье сжато берегами,

И в него, темна и тяжела,

Погружаясь чуткими ногами,

Лошадь одинокая вошла.

Перед нею двигались светила,

Колыхалось озеро до дна,

И над картой неба наклонила

Многодумно голову она.

Что ей, старой, виделось, казалось?

Не было покоя средь светил:

То луны, то звездочки касаясь,

Огонек зеленый там скользил.

Небеса разламывало ревом,

И ждала – когда же перерыв,

В напряженье кратком и суровом,

Как антенны, уши навострив.

И не мог я видеть равнодушно

Дрожь спины и вытертых боков,

На которых вынесла послушно

Тяжесть человеческих веков.

– Как здорово сказано: «Мирозданье сжато берегами». Это лучшее стихотворение о лошади в современной поэзии, и не только о ней,  – подытожил Володя. Как показало время, Володя (в настоящее время профессор Липецкого педагогического университета Владимир Александрович Сарычев) оказался прав. Стихотворение о лошади и мирозданье – одно из самых знаменитых в творчестве поэта.

    Спустя два года, в 1968 году, я лично познакомился с Алексеем Прасоловым. А вышло это так. Возле помещения редакции областной газеты «Коммуна», которое находилось в то время на проспекте Революции, я стоял и о чем-то разговаривал с Олегом Шевченко – сотрудником этой газеты. Вдруг мой собеседник, прервав разговор и глядя за мою спину, произнес:

– Вон идет Прасолов. Опять выпивший. Ему можно пить, он пишет полугениальные стихи.

Я быстро попрощался с Олегом и пошел вслед за Прасоловым.

– Алексей Тимофеевич, – тронув его за плечо, обратился я к нему.

Он резко обернулся ко мне: – Что?

Взгляд его был встревоженный.

– Я знаю ваши стихи, они мне… как бы сказать…

– Симпатичны,  что-ли, – прервал  он меня. 

– Да, – ответил я.

Минут через двадцать уличного знакомства мы с ним оказались в столовой монтажного техникума, который находился напротив Дома офицеров. 

    Разговор шел в основном о поэзии. Прасолов читал свои стихи, кое-что из Блока, Ахматовой. Я не припомню, чтобы при наших встречах он цитировал кого-нибудь из современных поэтов. Единственный живой поэт, перед кем он благоговел – это Александр Твардовский. Кстати, Александр Трифонович впервые представил всесоюзному читателю поэта Алексея Прасолова, опубликовав в журнале «Новый мир», редактором которого являлся, большую подборку его стихотворений. О своей встрече с Твардовским в редакции журнала мне коротко тогда поведал Прасолов. Рассказал, что Твардовский лично отобрал его стихи и передал их в издательство «Молодая гвардия». В этом книжном издательстве в 1966 году и вышел сборничек Прасолова, который назывался просто: «Лирика». Тогда, в столовой, Алексей Прасолов сказал примерно следующее: «Я в своей жизни лишь одного  поэта встречал. Им был Твардовский».

    Гораздо позже из литературных кругов, не помню от кого, я узнал, что стихи Прасолова попали к Твардовскому через вторые руки в то время, когда их автор отбывал наказание в известных местах за мелкое хулиганство. Благодаря усилиям Александра Трифоновича, Алексей оказался на свободе раньше срока.

    В те шестидесятые годы нередко возникали споры на страницах печати: одни (и таких было большинство) считали, что сейчас не время тихих лириков. Со страниц журналов, газет не сходили стихи поэтов громких и шумных.

    Как-то встретив меня, официально признанный и обласканный властями, поэт Владимир Гордейчев спросил: – Читал вчера статью в «Правде», как досталось тихим лирикам?

И, не скрывая радости в голосе, добавил: – Всё! Время Жигулина и ему подобных проходит.

    Под «подобными» в первую очередь он, разумеется, имел в виду Прасолова. Но Гордейчев ошибся. На поэтическом небосклоне России давно зажглись и ярко светят две звезды, чья земная жизнь связана с Черноземьем. Имена этих звезд: Алексей Прасолов и Анатолий Жигулин.

    Поэзия Прасолова философична, мудра. Она заставляет думать и об общих законах поэтического искусства, и о законах природы, и о быстротечности бытия.

Родина? Судьба? Моя ли юность?

Листьями ль забрызганная – ты?

Всё во мне мелькнуло и вернулось

Напряженным ветром высоты.

   
Совершенно ясно, что среди нас, ворвавшихся в новое тысячелетие, будут разные люди. Но я не сомневаюсь в том, что и среди наших потомков найдутся такие, которые будут зачитываться стихами Алексея Прасолова. Лучшее, что создано этим поэтом, заняло свое достойное место в русской словесности нашего времени. Не только нам, живущим сегодня, но и им, потомкам, предназначаются прасоловские строчки:

Не утешайся логикою гибкой.

Эпоха жарко дышит у дверей,

Как роженица – с трудною улыбкой

Насмешкой над обидою твоей.

    В 1969 году после окончания Воронежского государственного университета я уехал работать в Лиски, литсотрудником в районную газету. Первое время часто бывал в Воронеже. В один из таких приездов в редакции областной молодежной газеты «Молодой коммунар» встретился с Алексеем Прасоловым.

    Из редакции мы вышли с ним вместе. Настроение у Прасолова было приподнятое, хорошее. Мне надо было уезжать к себе, в Лиски. Он вызвался меня проводить на электричку. По дороге стал рассказывать, что готовит новый сборник, который будет называться «Во имя твое» и целиком посвящен жене, Раисе Андреевой. Я у него спросил: – А в Москве не собираешься издавать новую книжку? Он несколько секунд помолчал, потом задумчиво произнес: – Собираюсь… Но для этого надо писать, чтобы книжка состояла из новых стихов. 

    В эти годы, как мне показалось, Прасолову писалось трудно. В книге «Во имя твое», которую выпустило Центрально-Черноземное издательство, было немало стихотворений из предыдущих сборников поэта.

    Последний раз с Алексеем мы встретились в самом начале января 1971 года. Я сидел у себя в редакции и корпел над обработкой писем, которые готовил к печати в районной газете. Вдруг дверь открылась, и на пороге я увидел Алексея Прасолова.

– Вот, еду отдыхать в санаторий, решил зайти, – проговорил он. Санаторий «Дивногорье», куда ехал подлечиться Прасолов, находился недалеко от Лисок. Он протянул мне шесть стихотворений, аккуратно написанных от руки:

– Может быть, опубликуешь…

Я предложил Прасолову задержаться на несколько часов:

– Пообедаем вместе…

– Нет! – категорически заявил он, – поеду сейчас. С этим делом (щелкнул пальцем по горлу) я завязал. Оно ни к чему мне теперь, я испытал все состояния в жизни, ничего нового не приобрету.

Несколько дней спустя, три стихотворения поэта появились в «районке». Я послал ему в санаторий газету с его публикацией.

Вскоре получил от него ответ, короткую записку:

«Анатолий, здравствуй!

Я не думал, что будут опубликованы

именно эти стихи. 

Цикл «Стрелою башенного крана»,

казалось, больше подходит. (…)

                                           Алексей».

    … И еще вспоминается из студенческих лет давняя лекция, которую читал нам любимый студентами всех поколений филфака, известный литературовед, критик Анатолий Михайлович Абрамов. Речь шла о современной поэзии, в частности, о стихах Прасолова, его новой книжке «Земля и зенит». Анатолий Михайлович снял очки, протер их и с грустью в голосе выдохнул шепотом и в притихшую аудиторию:

– Алексей Прасолов – это боль нашей поэзии…  

                           Анатолий НЕСТЕРОВ, Елец-Липецк-Воронеж (2012)